Писать историю прихода в русской провинции в первые годы советской власти сложно. Живых свидетелей того времени почти не осталось (к счастью, некоторых нам еще удалось застать), а документы сохранились, в общем, плохо. Замечено, что смутные времена истории России быстрее всего отражались на делопроизводстве. Оно становилось неряшливым и как-то особо приверженным к писанию на черновиках, обрывках, оборотах старых бумаг. Многие документы 1920-х гг., писавшиеся даже когда в стране уже сложилась вполне стабильная экономика, выглядят так, будто решения принимались в страшной спешке и записывались буквально “на коленке”. Эта непрочность не способствовала их сохранению.
По данному периоду мы располагаем разрозненными делами Каблуковского сельского совета начала 1920-х гг., отдельными частями архива Тверского районного совета, переданными туда же из сельских советов 1920-1930-х гг., отдельными материалами по антирелигиозной работе в Тверском районе. Самый крупный документ – опись церквей села Савватьева 1923 г. – публикуется в приложении.
Советская власть с самого начала открыто выступила против церкви и всегда проводила жесткую политику против нее. Но, естественно, до провинции столичные решения доходили с некоторым опозданием. В Твери и ее окрестностях о первых декретах, меняющих отношение новой власти к церкви (23 января 1918 г.), узнали из газет. Здесь не было гражданской войны, поэтому первые гонения 1918 года, убийства и погромы, расстрелы крестных ходов, не шли в сравнение с ситуацией в других, особенно южных, епархиях. (Информации о масштабных гонениях 1917-1919 гг. в Тверском крае пока не отыскано).
Мало затронуло Тверскую епархию и обновленчество. Создававшееся новыми властями специально для ослабления Русской Церкви, под лозунгом либеральных реформ, оно почти не встретило отклика в деревнях. А именно в деревнях проживала основная масса православных граждан России и Тверской губернии в частности. Число обновленческих приходов в Тверской епархии к концу 1920-х гг. не превышало нескольких десятков.
Новая власть выразилась в создании на местах сельских советов, заменивших собой старые волостные правления. Перемена власти прошла спокойно, конфликтов не было. До 1923 г. сельский совет округи был в Каблукове, старом центре волости, в которую входили Савватьево, Каблуково, Лисицы, Орша, Юрьевское и прилегающие к ним деревни. Савватьево относилось с 1923 г. по 1929 г. к Старо-Константиновскому сельсовету Тверской волости. Потом было проведено районирование. Образовался Тверской район (с 1931 г. - Калининский). При этом всякий раз изменялись границы. Но в первые годы советской власти политические перемены слабо отразились на быте и традициях тверской деревни.
После выхода декрета об отделении церкви от государства, в Савватьеве, как и везде, был создан церковный совет, т.н. “двадцатка”, состоявший из наиболее инициативных прихожан. В его состав повсеместно входили священники, причетники, старосты, многие из тех, кого называли в те годы “лишенцы” – лица без избирательных прав (по Конституции 1918 г.). Это была старая земская интеллигенция, те из них, кто остался в деревне. Сам же местный Совет был в это время занят земельными и имущественными делами, в стране начался НЭП, масса народа в деревнях активно начала хозяйствовать на полученных бывших помещичьих и церковных землях.
В Савватьеве новые порядки сильно ударили по благосостоянию священнослужителей. Они, как уже говорилось, жили в XIX в. в основном за счет земли. Из-за постепенного отказа крестьян арендовать церковные земли, доход причтов с них сильно упал. И перед революцией о. Александр уже получал государственное жалование около 300 руб. в год. С прочими источниками он имел порядка 400-500 руб. годового дохода, что делало его довольно богатым человеком (близко к норме для священника, устанавливавшейся государством в 600 руб.). Причетник в Савватьеве в сумме жалованья и выплат с прихожан имел около 150 руб. в год (при норме в 250 руб.)19. Жалование перестали выплачивать в 1918 году, но уже за несколько лет до этого, с началом войны, деньги стали обесцениваться и поступать нерегулярно. Это был очередной “звонок”, оповещавший о том, что старым отношениям крестьян и священников приходит конец.
Новая власть, с согласия и поддержки крестьян, произвела экспроприацию всей частной собственности. Но в здешней округе частными собственниками были почти только одни церкви. Естественно, что причт, как частный собственник, в первую очередь должен был лишиться своих земель. Плотная распашка вокруг храмов в начале 1930-х гг., хорошо видная на фотографиях, лучше документов говорит о том, что земли (на них при прежних владельцах росли леса) были новой властью отобраны и пущены в сельскохозяйственный оборот. То, чего сельские общины добивались много лет, с середины XIX в., наконец, после декрета о земле 26 октября 1917 г., совершилось20.
Второе крупное гонение на церковь – 1922-1923 гг., связанное с компанией по изъятию церковных ценностей, повсеместно сопровождалась арестом церковнослужителей, иногда и их гибелью. Сравнение описей Савватьева 1904 и 1923 гг. показывает отсутствие в церквях серебряных вещей – потира, лжицы, дискоса, блюдечка и звезды, из которых три последние – XVII в. В 1923 г. были только оловянные сосуды XVI-XVII вв. Они и использовались до самого конца существования прихода. Изъятие уникальных серебряных вещей, не отражено ни в каких документах (нам не удалось найти материалы комиссии по изъятию церковных ценностей). О сопротивлении говорит факт, что в Рождествене около 1922 был арестован (и уже не вернулся) один из священников этого села – отец Иоанн Воскресенский. Его дети в конце 20-х гг. продали дом и разъехались21.
В Савватьеве в эти же годы (начало 1920-х) погиб староста прихода, богатый крестьянин Ефим, по прозвищу Колчак. По свидетельству М.И. Голядкиной, он застрелился в сарае. Это потрясло всю деревню: даже маленькие дети ходили смотреть место страшного события. Едва ли такое могло произойти просто так с известным сельским богатеем, заведовавшим церковным свечным ящиком. И было ли это самоубийство?22
Однако основная часть святынь осталась на местах. В Савватьеве до самого конца существования церквей была в порядке гробница, а на ней покров. Единственная крупная отсутствующая вещь по описи 1923 года – двухметровый крест с многочисленными изображениями святых на полях, фигурирующий в описаниях XIX-XX вв.
По свидетельству той же М.И. Голядкиной, в эти годы храм неоднократно обворовывался, но воров интересовали, преимущественно, деньги. Воров не искали. Ходили слухи, что церкви неимоверно богаты, богатство их достигает двадцати тысяч царских рублей (сколько на самом деле – видно из описи, тысячи если и были, то только в зданиях, которые нельзя было обратить в движимый капитал), но и после разрушения храмов слухи о несметных сокровищах только ширились. Неведомые грабители денег не нашли, а унесли немного – серебряный крест XVII в., прочее же досталось грабителям от власти.
Все эти тревожные события, обещавшие грозные перемены в недалеком будущем, в сознании массы населения не воспринимались как национальная трагедия.
В первые послереволюционные годы священники продолжали попытки организовывать начальное церковно-приходское обучение. Но возможности для этого сокращались. Надо помнить, что быт и нравы деревни в 20-х гг. мало отличались от дореволюционных. Особым пунктом в 1927 году в повестке дня Каблуковского сельсовета стоит охрана общественного порядка и недопущение массового хулиганства и драк в праздник Николы – с 22 по 25 (!) мая. Как ни горько это сознавать, но массовое пьянство было и здесь, причем к концу трехдневного запоя едва ли кто помнил, при чем тут святитель Николай. Эти факты всегда следует учитывать, объясняя, в общем, равнодушное отношение массы крестьян к церкви в период НЭПа. Потом уже это отношение сменилось на противоположное, но было поздно.
Документы лета 1923 года, описывающие имущество церквей, выявляют интерес-ную картину наличия церковного причта в селах, из которой следует, что приблизитель-но половина священников в это время была в заключении. До гонений 1929 г. приходские советы по идее повсеместно возглавляли священники. Но из пяти описанных в 1923 г. церквей подписи священников стоят под описными документами только в Лисицах и Каблукове. В последнем, кстати, священником был все тот же, как в 1904 г., о. Александр Соколов, достойнейший пастырь и умница, бывший благочинный. Он аккуратно составил перечень имущества своего храма, поставил подпись как руководитель “двадцатки”. Второй священник жил и служил в Лисицах – о. Павел Белавский, при храме же имелся дьячек Иван Некрасов23.
В Савватьеве общину возглавил псаломщик Михаил Мощанский, а вторая подпись – старосты Семена Виноградова. Старосту помнит Мария Ивановна Голядкина, Семен Виноградов с женой Екатериной относились к числу самых уважаемых людей в селе, по ее сведениям, во время репрессий эта семья уцелела. В Орше из духовенства похоже председатель, Сергей Антонов. Кто он – не указано. У него есть заместитель Иван Виноградов. Еще одна подпись некоего Курова (может быть, Федора). Куровы, как выяснилось из рассказов жителей, были мельники, следовательно, люди зажиточные, и их место в церковной “двадцатке” не вызывает удивления. В Юрьевском священник о. Петр Никольский, очевидно, в заключении. В этом году в числе лиц, лишенных избирательных прав, там числятся только Елизавета Никольская, жена священника, его дочери Нина и Зоя, псаломщик Сергей Митропольский и его жена Татьяна24. (До самого конца прихода в 30-е гг. в Рождествене проживал еще один Митропольский – диакон о. Феодор, возможно, его родственник).
Михаил Сергеевич Мощанский, савватьевский дьячек, был уже не молод. Он перевелся в Савватьево, поменяв несколько мест в приходах Тверского уезда, в 1912 году25. В роду Мощанских, интеллигентных и высокообразованных по большей части людей, он ничем не выделялся. Скромное образование не позволило ему занять место священника. Вскоре после 1923 года он исчез из Савватьева, что с ним стало, неизвестно.
Еще один человек пробыл в Савватьеве до самого конца. Это был псаломщик Егор Жемчугов. Поскольку судьба Мощанского нам неизвестна, а в 1923 году Жемчугова еще не было, остается считать, что именно он был последним постоянным церковником в Савватьеве. По мнению М.И. Голядкиной, он был местный савватьевский, из церковного хора.
К сожалению, неизвестно, почему отсутствует в описи подпись о. Александра Разумихина в 1923 г. Не исключено, что батюшка был в ссылке. Но сроки политическим поначалу давали небольшие, обычно 1-3 года, так что вскоре о. Александр вернулся и служил, минимум, до 1929 года. Что касается дальнейшей его судьбы, то в “расстрельных” делах великого гонения 1937-1938 гг. (в Тверском Центре документации новейшей истории) его имя не находится. Едва ли он дожил до этого гонения. Можно предположить, что он был арестован около 1929-1930 гг. (по свидетельству М.И. Голядкиной, его уже не было между 1930-1936 гг.), и погиб. (Есть, однако, информация, что о. Александр служил в городе в начале 1930-х гг., но документально она не подтверждена). Дочь о. Александра, Нина Разумихина была учительницей в школе в поселке Васильевский Мох уже в 1920-х гг., после этого переехала в Тверь в 1960-х гг. Как мы узнали, она сменила фамилию, общалась с родителями крайне редко, детей у нее не было (подробнее сведений о ней отыскать не удалось).
Отдельные гонения, антирелигиозные компании и аресты священников продолжались все 20-е годы. Но в Савватьеве и в Клобукове мы не располагаем материалами о них. По отзывам старожилов, до 1929 года службы не прекращались, больших притеснений не было. Это подтверждает и сохранившаяся справка из Старо-Константиновского сельского совета в Тверской волостной РИК.
“Старо-Константиновский Сельсовет настоящим сообщает Вам, в данном районе имеется 1 церковь в селе Савватьеве, которая обслуживает 4 селения, а больше никаких религиозных обществ в районе не имеется”. 28.07.1928 г26 . Эти селения точно определить сейчас невозможно. Есть сведения, что в Савватьево хо-дили из Константиновского, Лукина, Домникова, Иенева, Поддубья, Горютина и других деревень, строгих границ прихода не было. Очевидно, что при отсутствии священников в отдельных приходах по причине их арестов, оставшимся приходилось служить в соседних селах. В Каблуковском сельсовете числилось в 1928 году три церкви (до 1920-х гг. было 5, но границы сельсовета изменились) – не указано, какие именно. По данным райисполкома, в существовавшем в те годы Тверском районе имелось 13 церквей, и очень похоже, что это все вообще имевшиеся в те годы приходские церкви на данной территории, ни одна из них еще не была закрыта.
И вдруг, с весны 1929 года документы по антирелигиозной работе в райисполкоме, до того практически отсутствующие, вдруг становятся чрезвычайно многочисленными и многоречивыми. Они констатируют полный провал политики создания ячеек Союза воинствующих безбожников в деревне (в Тверском районе осталось к 1929 г. 37 ячеек и в них 433 человека, но никакой антирелигиозной работы они не проводили)27. Меняется тон спускаемых сверху властями инструкций. Предписывается резко усилить борьбу с религиозным мракобесием и проживающими в деревне “нетрудовыми элементами”. Это было претворением в жизнь постановления ВЦИКа и СНК “О религиозных объединениях”. 8.04.1929 г. Фактически гонение началось раньше, после принятия указа “О мерах усиления антирелигиозной работы” 24.01.1929 г. Эти постановления открывали путь массовым арестам всех церковных активистов в деревне. Запрещалась благотвори-тельная деятельность Церкви, священнослужители исключались из числа приходских советов, запрещались колокольный звон и крестные ходы вне оград храмов28 . Эти выпады совпадают по срокам с началом массовой коллективизации в деревне. Они и были претворением в жизнь одной партийной политики.
Как показывают документы, начало коллективизации было воспринято отрицательно как большинством крестьян, так и большинством священнослужителей. Почти везде в селах священники в беседах с людьми негативно отзывались о колхозах. Один источник у безбожной и колхозной компаний был очевиден даже для крестьян, не общавшихся с духовенством и не посещавших церковь. Поэтому период коллективизации совпал с мощнейшим всплеском крестьянской религиозности. Аресты священников приводили к остановке служб, но отдавать свои храмы под склады и учреждения крестьяне чаще всего не давали. В документах по антирелигиозной работе особо отмечен Каблуковский сельский совет, где в результате закрытия церквей осенью 1929 - весной 1930 гг. “у крестьян сложилось крайне скверное настроение”29 . Это звучит в устах анонимного агитатора-безбожника как высшая похвала верности народа своим святыням в тяжелейшее время.
Поняв, что с одного наскока загнать всех крестьян в колхозы не удастся, власти прибегли к административным методам. Зима 1929-1930 гг. стала временем национальной катастрофы. Хлеб изымался у крестьян подчистую в счет налогов, в колхоз пошли массово именно от невыносимого бремени поборов и от страха – пошла волна раскулачиваний. Правда, у нас нет, все же, оснований считать, что именно так страшно, как изобразил О. Хохлов в своем очерке раскулачивание в Савватьеве, оно и происходило. Больше 3-4 семей на такую деревню как Савватьево, раскулачивать было не принято (хотя бывали всякие исключения). Но само по себе шок – вывозили неизвестно куда самые лучшие, самые крепкие семьи30. В колхоз теперь пошли все, а обобществление имущества провели вплоть до кур. Во многих районах процент коллективизированных дворов вырос с 3-5% до 90% за 2-3 месяца. В январе 1930 г. колхозное строительство было подстегнуто жесткими указами. К этому времени года надо отнести начало акции по формированию “семенного фонда” колхозов. То есть, у крестьян стали забирать в общий фонд и зерно. Эта мера ударила уже и по бедняцким хозяйствам, у которых часто после этого ничего не оставалось. Жаловаться куда-то было бессмысленно. Перед многими семьями возникла реальная угроза голодной смерти.
Закрытия церквей продолжились, теперь уже возмущений и протестов почти не было. Так, например, прошло закрытие храма в Щербинине, каким-то образом дожившего до зимы 1930 года. В январе 1930 г. на антирелигиозную лекцию местной комсомолки пришли около 30 человек из более двухсот жителей этого села. И только пятеро из них подписались под заявлением о закрытии храма. Через неделю произошло общее собрание измученных и напуганных жителей, согнанных в колхоз. Лучше привести небольшую выдержку из его протокола (с соблюдением орфографии подлинника):
“24.01.1930
Да здравствует колхозное движение!
В перед за генеральную линию партии!
В перед за беспощадную борьбу против кулака и зажиточной части деревни!(...)
О закрытии Щербиненской церкви тов. Булохов делал доклад на тему “Вред религии” и подчеркнул необходимость изятия церквей для культнужд района, а колокола в фонд коллективизации.
В прениях выступила Степанова, которая просит оставить церковь для утешения души стариков.
Щеглов доказывает ненужность религии, и что она развивает нездравые мысли отживающихся мощей.
После голосования единогласно постановили Щербиненскую церковь закрыть.
Председатель Козлов
Секретарь Булохов31
И тут 2 марта 1930 года в “Правде” вышла знаменитая статья И.В. Сталина “Головокружение от успехов”, посвященная “перегибам” колхозного строительства и воспринятая народом так, что из колхоза можно выйти добровольно. Сталин писал, между прочим, что обобществлять скотину надо постепенно, вступать в “сельскохозяйственную артель” следует на добровольных началах, а также высказался против огульной борьбы с религией, сказав свою знаменитую фразу: “Снять колокола – подумаешь какая ррреволюционность!”32 . (Характерно, что еще месяц назад в Щербинине снятие колоколов выглядело – “генеральной линией партии”, “в перед” за которую ратовали тверские товарищи из РИКа). Это добавило советскому лидеру народной любви – верили, что ему просто не говорят о всех народных бедах. Однако Сталин обтекаемо, но твердо очертил грань, за которую неизбежный откат из колхозов (вождь, конечно же, понимал, что таковой последует) не должен перейти – 50%33.
Как мы можем понять из сохранившихся документов Беклемишевского, Сбыневского и Горютинсокого сельского советов (ближайшей округи Савватьева, в 5-10 км от него), а также воспоминаниям жителей Савватьева, Каблукова и Рождествена, колхозы здесь развалились сразу и полностью. В марте-апреле в них оставалось не более 10% дворов. Сохранился великолепный и очень характерный документ (к тому же относящийся к ближайшей к Савватьеву деревне его прихода) – протоколы общего собрания и собрания бедноты деревни Лукино на Орше, датированные мартом 1930 года. Здесь, видимо, власти решили, что совсем отпускать удавку не следует. Из города поехали “товарищи” от райисполкома разъяснять голодным и отчаявшимся людям, что же на самом деле хотел сказать товарищ Сталин.
Сначала 6 марта (замечательна скорость, с которой все произошло – колхоз рухнул буквально на следующий день после выхода статьи, а меры начали приниматься через пару дней после этого – очевидно, что такой сценарий событий ожидался) состоялось собрание бедноты деревни Лукина. Власти насторожило то, что из колхоза побежала именно беднота, на кого он, по идее, и опирался. Причины бегства были просты – есть в колхозе было нечего. От имени бедноты выступила крестьянка Анна Фонская: “Не могу сдать овса в семенной фонд, ввиду того что нет хлеба и овса, и заработать и покрыть все расходы не в силах”. Председатель В. Шмитов (тоже из бедноты) объяснил уполномоченному тов. Андрееву: “Было указано, чтобы к 1 апреля обобществить весь скот, а в настоящее время есть совершенно нечего, поэтому и пошло такое настроение, чтобы выписались из колхоза”. Другие крестьяне жаловались: Поляков Н.: “В настоящее время требуется много денег в связи с различными поборами, продать из хозяйства нельзя ничего, поэтому крестьянину трудно покрыть все расходы”. Ильина А.: “Со стороны граждан слышны недовольства, о том, чтобы освободили от внесения овса в семенной фонд”. И т.д.
Еле-еле товарищу Андрееву удалось уломать собрание из 24 домохозяев, бывших самыми верными членами колхоза. Они приняли резолюцию: “Выслушав доклад тов. Андреева о коллективизации, и заслушав разъяснения статьи тов. Сталина, мы, бедняки, осуждаем свой поступок о попытке выйти из колхоза, желаем исправит свою ошибку, поэтому вновь входим в колхоз и будем строить социалистическое государство”34 .
На следующий день состоялось общее собрание деревни, на котором присутствовали все 87 домохозяев. Уполномоченному пришлось столкнуться с градом критики. На заявление, что беднота под давлением остальных вышла из колхоза, посыпались заявления остальных крестьян (“середняков”). Кругонова В.: “Бедноту никто не настраивает против колхоза, но ввиду того, что описывают кур, обобществляют скот, телят, нам не-чем жить, поэтому и выписываемся из колхоза”. Шмитов И.: “Колхозы строятся на добровольности, и нас не могут насильно заставить идти в колхоз”. (Еще иллюзии какие-то у людей оставались относительно добровольности...).
Но и здесь, “заслушав доклад тов. Андреева”, общее собрание принесло покаянную резолюцию: “Общее собрание считает необходимым закрепление достижений в организации колхоза и осуждает допущенные частью членской массы решения о подаче заявлений в круговой поруке о выходе из колхоза, категорически отмежевывается от поданного заявления о его ликвидации. Обращает всю членскую массу колхозников тверже встать на защиту колхоза “Новый путь”. Одновременно предлагает колхозу приступить к конкретным мероприятиям обобществления труда и распределения артелей в весеннюю посевную компанию”35 .
Протест против колхозов, не выраженный в явной форме, долго еще выражался в упрямом отказе позволить разрушать и грабить храмы. Мы можем утверждать почти наверняка, что ситуация, описанная здесь на материале Лукина, в Савватьеве, в 4 км от этой деревни вниз по Орше, развивалась точно так же. После ареста (?) о. Александра Разумихина, несмотря на организацию колхоза, храмы не были заняты ни под склады, ни под клуб.
Какое-то, правда, недолгое время, около лета-зимы 1930 г. был здесь, по рассказу М.И. Голядкиной, неизвестный священник, может быть иеромонах какого-то разогнанного монастыря, живший под колокольней в древней казенной палатке. Увы, имя его не сохранилось. Он пробыл в Савватьеве две недели, похоже, что был арестован, и храмы осиротели окончательно. Похоже, они в Савватьеве никогда не были закрыты официально. Они не действовали де-факто, поскольку служить в них было некому, а священников на свободе почти не осталось. В Савватьево приезжали и причетники из закрытых городских церквей, сколько их побывало здесь, нельзя сказать точно, послужив мирским чином одну-две службы, они уезжали обратно.
Характерно, что именно весна 1930 года осталась временем массового подъема народной религиозности. Крестные ходы и службы были запрещены, но попытки развер-нуть атеистическую агитацию провалились повсеместно. Так, в соседнюю с деревней Лукино деревню Горютино (это тоже приход Савватьева) прибыл в апреле 1930 г. агита-тор с целью провести антирелигиозную работу. “Уже на другой день после моего приез-да (никакой работы я еще не проводил) ребята дошкольного возраста встречали и прово-жали меня криками: зачем ты приехал Бога протаскивать, поезжай обратно. Договорив-шись с учителем Горютинской школы, я пробовал провести беседу с 3 и 4 отделениями названной школы, с тем, чтобы организовать группу юных безбожников, но получилось следующее. При первых же словах я был перебит, ребята кричали: что ты нам против Бо-га говоришь, слыхали мы ваши сказки, ты расскажи что-нибудь худое про советскую власть, похай Ленина так! – П.И., вот тогда мы тебя слушать будем!”36 .
Аналогичной, по тексту этого донесения, была ситуация в большинстве сел округи. В Старом Погосте местной власти удалось устроить из церкви клуб, один из активистов порубил топором местные иконы, и в храме были устроены танцы. Дело было на Рождество. Очень скоро что-то произошло (что – разумеется, не было упомянуто в отчете). Но настроение крестьян изменилось на противоположное, они отменили танцы, пригласили священника (свой был уже арестован) и начали активно восстанавливать церковь (материалы по антирелигиозной работе относятся к апрелю-маю 1930 г.). Причем самое активное участие в этом приняли даже те, кто и в церковь-то никогда не ходил, и слыл безбожником еще до революции. На недоуменный вопрос агитатора, как же так получилось, следовал ответ: “А назло колхозам”37 . Примечательно, что эта акция проводилась, несмотря на решение местного сельсовета от 23.03.1930, категорически отказывавшего в открытии церквей и настаивавшего на подтверждении данного решения в вышестоящих организациях38.
Весной 1930 года прошла волна дел о восстановлении в избирательных правах бывших “лишенцев”, обычно – тех крестьян, кто состоял в “двадцатках” и бывших единоличников. Отказав в правах всем “бывшим” по конституции 1918 года, советская власть с 1929 года такие права вдруг разрешила восстановить. Избирательные права казались гарантом стабильности и сносного существования, хотя бы и выплачивая большие налоги как единоличники. Как правило, такие прошения о восстановлении в избирательных правах решались положительно. Впоследствии это восстановление часто оказывалось приговором. В 1937-1938 гг. брали, в первую очередь, именно этих, “восстановленных”, и часто их сразу расстреливали или давали огромные сроки.
“Лишенцами” остались в деревнях только душевнобольные да семьи арестован-ных священников, влачившие теперь самое нищее существование. Их даже не забирали – настолько мало опасности представляли эти люди. Промыслом Божиим в тающей группе церковных людей оказалась одна женщина, которой было дано спасти для нас самое ценное, что можно было спасти в Савватьеве.
Ее звали Ольга Тимофеевна Зеленцова, и именно она каким-то образом вытащила среди различных икон из Савватьева и Орши те самые две уникальные иконы XVI в. “Преподобный Савватий Тверской в молении Кресту” (“Савватий штилистовой в окладе” из Сретенского собора) и “Обитель Преподобного Савватия Тверского со сценами его жития” из Знаменской церкви.
Мы почти не надеялись узнать хоть что-то о ней, но, однако, память об этом удивительном человеке жива до сих пор. В Орше, благодаря помощи местных жительниц Зинаиды Бариновой, Марии Куровой и Нины Шальновой, нам рассказали следующие подробности.
Ольга Тимофеевна Зеленцова родилась около 1889 года в зажиточной семье крестьян этого села. В пору ее юности у нее была большая любовь, о которой была, конечно же, наслышана вся деревня. Ольга любила не то священника, не то семинариста, приехавшего в Оршу (тогда уже Оршин монастырь был женский, в нем проходило активное обустройство, службы были ежедневными, приезжало много духовенства). Любви девушки, вроде бы резко воспротивились родители, встречи влюбленных были тайными (хотя это странно и нелогично, но так запомнили). Что было дальше – мнения расходятся, но Ольга и ее возлюбленный должны были расстаться. Как оказалось – навсегда. Она провожала его до пристани на Волге. Прощание до того потрясло девушку, что родные и односельчане стали подозревать, что у нее не все в порядке с рассудком.
Ольга отлежалась (кто-то говорит, что она была в Бурашеве в психбольнице, но более достоверно свидетельство, что она оставалась дома в светелке), и стала особенно часто ходить в Оршин монастырь, убираться в храмах, “масло в лампадки наливать”, по выражению рассказчиц. Она наверняка постриглась бы в монашество, но тут грянул 1917 год. От храма Ольга Зеленцова, конечно, не отошла, но с постригом, похоже, у нее ничего не вышло.
В Савватьеве у Ольги Зеленцовой жила не то сестра, не то какая-то другая близкая родственница. Ольга часто там бывала. Местные жители однозначно утверждают, что Зеленцова в этот период состояла в церковной двадцатке, если не больше – хранила ключи от церквей. В колхоз она никогда не вступала. То, что она не оказалась на фактически каторжной работе ради выплаты сельхозналога, объясняется тем, что Ольга Зеленцова числилась кругом больной. Как ни странно, ее трагедия оказалась благом для храмов округи, которые она продолжала беречь. Власти же махнули на нее рукой как на сумасшедшую.
В 1933 году летом в Савватьево и в Оршу приехала экспедиция Академии наук, проводившая исследования памятников архитектуры и археологии в зоне возможного будущего затопления Иваньковского водохранилища. Отчет об экспедиции, конечно же, не упоминает Ольгу Зеленцову. Однако за его строчками видно, кто открывал московским ученым запертые двери приговоренных храмов.
“Оршин монастырь, находящийся на р. Орше, при впадении ее в Волгу. Большой интерес представляет собор XVI в., как местный феодальный памятник, имеющий характерные черты, не встречающиеся в других сооружениях.
Среди памятников живописи Оршина монастыря имеется одна икона середины XIX в., изображающая семью помещика и монахов Оршина монастыря, она дает возможность пролить свет на местную школу живописи этой эпохи и имеет большое антирелигиозное значение.
Упраздненный в XVIII в. монастырь у с. Савватьева. Церковь выстроена в 1679 году. Необходимо отметить четырехгранную звонницу, являющуюся особенно интересной в связи с проблемой функциональности в решении архитектурного оформления типа московской звонницы феодальной эпохи.
Кроме архитектурной значимости памятник интересен, как сохранивший целый ряд произведений древнерусской живописи XVI и XVII вв. Особенно интересна икона с изображением данного монастыря в XVI в. В Савватьевскую церковь вделаны 2 плиты XVII в.; надпись на одной из них в большей своей части сбита, имеется надпись – 1685 г. и имя Ивана Феодоровича Грязнова”39 .
По сделанным тогда фотографиям, видно, что была уже поздняя осень 1933 года, когда ученые реставраторы фотографировали Савватьево. Обмерами храмов руководил С.С. Чижов, известный реставратор с еще дореволюционным стажем. Зимой 1933-1934 гг. он сделал полный обмерный чертеж всего ансамбля храмов в Савватьеве. Этот ценнейший обмер, надо надеяться, поможет со временем при восстановлении Сретенского собора и колокольни.
Именно этот визит натолкнул, по-видимому, Ольгу Тимофеевну отобрать из Савватьева и Орши вещи поценнее. Ученые прямо указывали в отчете, что использовали в своей работе указания местных жителей. Среди них наверняка была и Зеленцова. Будучи “лишенкой”, она попыталась в 1934 году восстановиться в избирательных правах, но в этом ей было отказано. Выписка из протокола решения райисполкома следующая:
“Зеленцова Ольга Тимофеевна, гр. села Орши, 45 лет, единоличница, была на излечении в течение 12-ти лет в психиатрической больнице, и в настоящее время страдает психозом.
Копия с удостоверения душевнобольной Зеленцовой Ольги.
Дано Зеленцовой Ольге Тимофеевне, в том, что она страдает туберкулезом легких и пороком сердца, и психозом, к тяжелому физическому труду неспособна. 3.11.1934”40 .
Примечательно, что никто из местных жителей не подтвердил факта наличия Ольги Зеленцовой в Бурашеве в течение столь долгого времени, как не подтвердили и ее болезнь. Со смертельным диагнозом она прожила еще тридцать лет, спасла ценнейшие иконы XVI века, а умерла в жесточайшей бедности, одна, прикованная к постели, в холодном доме, едва ли не от голода. Пока она была на ногах, она часто бывала у разных жителей села Орши, за ней водилась слава целительницы (хотя кроме как молиться, Ольга Тимофеевна мало что умела). Дом ее был наполнен иконами, всем запомнился огромный церковный крест от пола до потолка большой горницы.
Начиная с 1950-х гг., с открытием в Лисицком Бору турбазы, в эти места начали наезжать московские отдыхающие, многие из которых с интересом осматривали брошенный собор Оршина монастыря. Были и такие, кто спрашивал о судьбе икон. С иконами же в Орше произошло следующее. Около 1935-1936 гг. приехала бригада военных из НКВД, открыли храм, начали выбрасывать из него иконы, рубить их и жечь прямо посреди монастыря. Брать что-то себе из этой кучи не разрешали. То же самое, по некоторым сведениям, было проделано и в Савватьеве.
Но иконы, которые спасла Ольга Зеленцова, были не вытащенные из костра. Похоже, что именно ученые сотрудники Верхневолжской экспедиции 1933 года дали ей добро сохранить уникальные памятники. Либо она сделала это сама после их отъезда. Иконы (по крайней мере, часть) хранились у нее в Орше до 1950-х гг., они пережили бои зимы 1941 года (ее дом не сгорел, как многие другие), послевоенные лихие времена. Зеленцова по-прежнему часто бывала в Савватьеве, где, возможно, хранилась часть ее коллекции. Большой “Савватий” был отдан художнику Виктору Гладникову, приезжавшему в Лисицы и в Оршу. Его приезд, как ни странно, помнят до сих пор. “Вот девчонки, – говорила мать Нины Шальновой Пелагея Сергеевна (кстати, сестра псаломщика из села Семеновского Павла Сергеевича Архипова, расстрелянного в 1937 г.), – смотрите, молодой, московский, а как интересуется историей и церквями!” Маленькую икону прп. Савватия у Ольги Тимофеевны (или у кого-то, кому она перешла после ее смерти) украли вместе с некоторыми другими вещами, после чего разными путями обе уникальные иконы оказались в 1980-х гг. в музее им. Андрея Рублева в Москве. Вплоть до самой смерти у Ольги Зеленцовой хранился огромный деревянный крест. Судьба его не ясна. Зеленцова была не единственной, кто спасал церковные реликвии. В Крупшеве этим же занималась Анна Федоровна Иванова (1881 г. р.), у которой хранилась довольно большая коллекция икон до ее смерти в 1969 г. Поскольку Крупшево относилось к Клобукову, логичнее было бы предположить, что ее иконы, среди которых было два креста, принадлежали именно этой церкви. Но родственники Анны Федоровны рассказывают, что иконы и кресты – савватьевские, более того, из выловили из Орши, куда их сбрасывали в 1930-х гг. Те, которые прибило к берегу у Крупшева подобрали верующие женщины и сберегли. Иконы, по описанию, не очень похожи на савватьевские. Так, там был скульптурный Нил Столобенский, “Чудо Георгия о змие”, “Саваоф” и другие, отсутствующие по описи савватьевских церквей. Они были украдены из дома Анны Федоровны между 1970-1972 гг. Но кресты уцелели. Они целы и теперь, и хранятся в церкви в честь иконы Богородицы “Всех Скорбящих Радость” в Твери. Увы, они не имеют ничего общего с древней святыней.
Трудно прокомментировать историю с выловленными иконами. Она не очень похожа на правду. Столь экстраординарное событие, вероятно, запомнили бы жители Савватьева, а именно в Савватьеве историю таким образом не помнят. Не хотела ли Анна Иванова что-то скрыть, не договорить? Похоже, что в Каблукове и Орше (да и в Савватьеве) члены “двадцаток” шли на “противозаконное” дело – вытаскивали из храмов и прятали по домам святыни еще до того, как приезжали разрушители. Этим они спасли хоть что-то (например, в Орше – чудотворную Феодоровскую икону Божией Матери), но сами должны были обманывать соседей, что действовали в рамках закона, брали уже выброшенные и расколотые святыни.
Но вернемся в Савватьево 1930-х гг. Трагическая развязка наступила ранней весной 1936 года. Дело, похоже, обстояло именно так, как описали О. Хохлов и М.И. Голядкина. Трудно оценивать теперь, что за чудо произошло тогда и так взбудоражило умы жителей села и Твери. Но храмы действительно были сломаны очень спешно безо всякой на то необходимости. О назначении кирпичей можно гадать – пошли ли они на строительство домов в Твери или, скорее, как бут на строительство плотины на Волге. В любом случае разрушение храмов не было вызвано производственной надобностью. Надо учесть и публичность, и необычную театральность всего произошедшего (заклейка окон, взрывы, масса зрителей). Кроме того, это было сделано не местными властями, а сотрудниками НКВД, в чьем ведении находился Волгострой. Словом, была проведена акция устрашения.
В 1941-1942 гг. в селе располагалось какое-то разведподразделение и военный госпиталь. Немцев здесь не было. О том времени до нас дошла интересная история, кото-рую в середине 1990-х гг. рассказал матушкам Оршина монастыря один из ветеранов войны. По его свидетельству, их подразделение стояло в Савватьево в самом начале вой-ны, и они ходили к прп. Савватию на колодец пить воду, всего 120 человек. Вскоре были переброшены на Кавказ против элитных частей СС «Эдельвейс», в ходе одной из опера-ций попали в безвыходную ситуацию, и должны были погибнуть, но каким-то чудом остались в живых, все 120 человек. Как напоминание о тех временах остался памятник на месте братской могилы солдат погибших в 1941-1942 гг., который находится за алтарем Знаменской церкви.
Кладбище на месте храмов действовало до 1938 г., пока его не закрыли. Еще до войны по территории бывшего монастыря и кладбища прошла проселочная дорога. От храмов уже тогда почти ничего не оставалось. Только огромные валуны от фундамента Сретенского собора, которые видимо не смогли вывезти, были излюбленным местом для игр деревенской детворы. В 1955 г. здесь проложили новую дорогу на Поддубье и Оршу, крутой поворот которой и теперь находится рядом с Знаменской церковью. В 1980-х.гг. дорога была заасфальтирована и проложена дренажная канава. При производстве этих работ, конечно, были задеты многие захоронения, и древние, и более поздние. Могилы были просто варварски срыты. Об этих событиях сохранилось воспоминание уроженки с. Савватьева Натальи Монаховой. Она вышла замуж в д. Лукино, а в Савватьеве у нее оставалась мать, которую Наталья часто навещала. В одно из таких посещений она стала свидетельницей страшной картины, когда были вскрыты захоронения и кости из них просто валялись повсюду. По ее воспоминанию, когда могилы вскрыли начался проливной дождь, омывший кости, «белые-белые», как она помнит. Тогда набожная женщина поспешила к председателю колхоза с просьбой перезахоронить потревоженные останки, что и было выполнено. Колхоз этот назывался «Ильич». В 1968 г. он был реорганизован и создан совхоз, в котором в следующем 1969 г. открыта первая звероферма41 . Сейчас это Звероплемзавод «Савватьевский».
В конце 1990-х гг. саваатьевские школьники с учительницей Людмилой Васильевной Калабиной сажали у братской могилы деревья и случайно наткнулись на плиты XVI в., находящиеся у Знаменского храма. Рядом – расколотый мельничный жернов – частый атрибут погостов XV-XVII вв.