Все это время жизнь савватьевского духовенства шла своим чередом. Прокопий Никитин состарился и пожелал иметь своих сыновей Захара в диаконах, а Алексея в пономарях. Дьячек Василий Никитин имел двоих сыновей - Василия и Вавилу, дюжих молодцев, которые ровно ничего не делали, поскольку мест на них уже не было. Вместе с тем, уровень их развития и образования не позволял поставить их на место священника. Василия Васильева пытались как-то определить в попы в 1746 г., причем за него хлопотал сам приказчик, но епархиальные власти (возможно, кстати, именно по причине хлопот приказчика из другого ведомства) его не утвердили. К счастью для церковнических детей Алексей Прокофьев умер рано, так что пономарское место освободилось, его занял Василий Васильев. Вавила же был определен в дьячки на место отца в 1764 году, уже после окончательного упразднения монастыря.
В череде попов в середине XVIII в. получился большой перерыв. Прокопий Никитин умер в 1746 году. У него были, как уже говорилось, старшие дети Захарий и рано умершие Осип и Алексей, а также еще Максим и Иван, и две дочери Прасковья и Матрена, судьба которых неизвестна. Захарий Прокофьев был из них наиболее интересной фигурой. А.А. Митропольский представлял его этаким добродушным сельским пастырем-простецом, но в действительности ему досталось в жизни разного. Начало у него было совсем не многообещающим. Захарий родился в 1718-1719 гг. Мальчиков у Прокофия было много, поэтому рекрутчины им было не миновать. Отдавали обычно старшего, им и оказался Захарий, так как Осип умер младенцем. И вот, в 1736 году восемнадцатилетний попович одел солдатский мундир. Но, хотя в Савватьеве с ним уже простились навсегда, Захарий вернулся - и едва ли не после похода русской армии в Крым под водительством Миниха. Вернулся он без ступни на одной ноге, зато всего через четыре года.
Был он, судя по всему, не очень грамотным, но повидавшим мир человеком, хозяйственным, жестким и упрямым. Телесный недостаток, видимо, не очень мешавший ему, не помешал Захарии стать диаконом в 1744 году18. Но в священники его долго не ставили по совершенно непонятной для нас причине. С 1746 г. тянулось дело о поставлении попа в Савватьево. Наиболее подходил Захарий Прокофьев, но его не рукополагали. Василий Васильев не подошел, был еще один вариант - уже известный нам заштатный вдовый священник Алексей Михайлов из Рождествена (там к этому времени было уже три попа), но и в таком варианте до смерти архиепископа Митрофана дело не решалось. По-видимому, тот не желал прощать савватьевским их своеволия.
Приказчик Федор Романов, сменивший Ивана Киприанова в 1750 г., писал в Консисторию: “В Савватьеве монастыре имеются три церкви Божии каменные: первый храм Соборный Сретение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, второй придел Святителя Христова Николая Чудотворца; третья церковь обстоит особливо Знамения Пресвятыя Богородицы, в которой опочивает Преподобный Савватий под спудом; только от епархиального Преосвященного во оной церкви священнослужение запрещено за самовольную постройку свода того монастыря мельником Яковом Афанасьевым; а в предреченных двух церквах уже четвертый год священнослужения не имеется за неимением священника, а бывший священник волею Божиею умре. И тако те церкви без священнослужения вдовствуют, а только в воскресные и праздничные дни диакон с церковники отправляют часы. А в летнее время объявляют крестьяне, что приезжает богомольцев многолюдно для молебствия Преподобному Савватию, и за неимением священника отъезжают обратно, а без вкладчиков церкви Божии и в них иконостасы обветшевают; а буде кому случится необходимая нужда, то по просьбе вьезжает Преосвященнейшего Митрофана архиепископа Тверского и Кашинского Оршина монастыря священник, который монастырь от Савватьева монастыря в семи верстах, а ближе того монастыря церквей не имеется. 20.12.1750”19.
Это прошение, как и другие, осталось без ответа. В епархии всерьез надеялись приписать Савватьев монастырь к Тверскому Архиерейскому дому. Конечно, это вряд ли помешало бы упразднить его. Аналогичную судьбу с Савватьевским монастырем имели Саввин и Отмицкий монастыри, не менее древние и значительные, но также пришедшие в упадок в XVIII столетии. К властям Воскресенского монастыря писали архиепископы Феофилакт и Митрофан, предлагавшие обмен и справедливо указывавшие, что вотчина сильно разбросана и далеко отстоит от Нового Иерусалима. Жаловались владыки и на то, что архиерейская кафедра вотчинами “весьма оскужена”. Попытался в 30-х гг. приписать к себе савватьевскую вотчину Отрочь монастырь, откуда также писали в Синод. Архимандрит Иосиф написал очень жалостливое послание, в котором вотчина Савватьева монастыря предстает как царство сплошного беспредела: “на Воскресенский монастырь, что на Истре не работают, пашню не пашут и все запустело; и живут они без паствы в своей воле”21. Кстати, это, похоже, правда. Епархию раздражало не столько то обстоятельство, что вотчина принадлежит не ей, сколько то, что по милости приказчиков, интенсивность эксплуатации ее весьма невелика. Однако очень выросли правительственные подати, и это и было причиной упадка и обнищания крестьян. Но будь Савватьево в ведении тверского архиерея, им, наверное, пришлось бы еще туже. Результата вся эта переписка не имела.
Сохранилась, кроме прочего, переписка из архива монастыря Новый Иерусалим о перестройке подворья Савватьева монастыря в Твери. Это подворье, располагавшееся у самой стены архиерейского дома, было снесено в 1732 году, когда архиепископ Феофилакт задумал расширить свою резиденцию. Но в обмен Воскресенскому монастырю была предложена новая территория по соседству, куда были перевезены за счет архиерея все постройки с прежнего подворья.
Бумаги вотчинной канцелярии, хранившиеся до XIX в. в самом Савватьеве (ныне находятся в областном архиве) - наиболее интересные документы, по которым можно хорошо представить себе быт вотчины в относительно спокойное время царствования Елизаветы Петровны. Покровительственная политика к церкви позволила некоторым монастырям поправить свое положение. А для Нового Иерусалима это был последний блестящий подъем, когда был создан грандиозный купол над Кувуклией по проекту Б. Растрелли. Для Савватьева 50-е гг. тоже не были периодом упадка, хотя до 1757 года священника так и не давали. Наконец, с утверждением на Тверской кафедре нового владыки Гавриила, во священники был рукоположен Захария Прокофьев.
К этому времени состояние Знаменской церкви было удручающим. Как явствует из документов того времени, пол в ней сгнил и обвалился, на престоле срачица и одежда сопрели и вервия погнили, престол сопрел и грибами порос. Первым делом нового священника было освящение Знаменской церкви, в ней был произведен необходимый ремонт, и она была освящена в том же 1757 г. С этого времени службы в Знаменской церкви не прекращались.
В 50-х гг. в Новом Иерусалиме затеялось под руководством энергичного архимандрита Амвросия (Зертис-Каменского) большое строительство. В поволжскую тверскую вотчину, составлявшую приписанные к Новому Иерусалиму Савватьев и Федоровский монастыри, осенью 1750 г. был направлен новый приказчик Федор Романов. Ему были даны строгие инструкции о взыскании средств с крестьян строго по накладному реэстру, в противном случае “взыскано будет с тебя штрафу 5 рублей и сменен будешь с приказу, и впредь посылан за то на приказы никуды не будеши”. (инструкция от 31.03.1751 г.)22.
Новый приказчик с удивлением обнаружил недействующие храмы в Савватьеве, один из которых к тому же и вовсе был запечатан. Как мы помним, он написал в Консисторию заявление по этому поводу, оставшееся без ответа. Реестр платежей вотчины был весьма внушителен, а платили крестьяне при попустительстве Ивана Киприанова, явно меньше. Теперь Федору Романову предстояло это исправить.
Население Савватьева составляло помимо церковников Сухаревых и большого клана мельников Афанасьевых также еще отставных солдат (они доживали здесь свой век, не о всех из них у нас имеются сведения). Ревизская сказка 1747 года упоминает, например, вдову и детей умершего отставного солдата Ивана Березина, поселившихся здесь же у монастыря. На противоположном берегу Орши жилья уже не осталось, а весь приход Савватьева составил, таким образом, 4-5 дворов. Всего в Савватьевской вотчине было 72 двора. Федор Романов столкнулся с весьма своеобразным миром маленькой обители, живущей своей жизнью, оторванной от вотчин десятками верст, в результате чего следить за ними не представлялось возможным. В Федоровской вотчине, составлявшей деревни Курово и Путилово, крестьяне не могли обрабатывать всю землю, которая принадлежала когда-то этому монастырю. Ее приходилось сдавать в аренду крестьянам соседних вотчин на невыгодных условиях. Те чувствовали, что из Савватьева до Путилова руки у приказчиков не доходят и вели себя нагло и смело.
Так, например, в 1751 году “крестьяне вотчины Морского флота Капитана Якова Васильева сына Львова деревни Колталова объявили, что не вдадут оброк сего года за пустошь Пронино, понеже вотчины господина Ивана Федорова Люткина села Воскресенского-Собакина крестьяне пустошь Пронино называют приносной и похваляются сжать сильно”. Сумма аренды за эту пустошь была невелика - 50 коп. в год, а вся вместе вотчина Федоровского монастыря давала 18 руб. 69 коп. в полгода23.
Собрать эти деньги было нелегко. Например, в вотчине Федоровского монастыря состояло четыре пустоши в Старицким уезде - Обухово, Бартенево, Дмитриево, Турыгино, которые обрабатывали крестьяне соседней вотчины Маршала Семена Кирилловича Нарышкина села Казнакова за 11 руб. 20 коп. в три года. Срок аренды выходил в 1752 году, но к Федору Романову шли указы о присылке денег немедленно, один грознее другого. Крестьяне были категорически против аренды пустошей на 1 год, как им предлагало монастырское начальство.24 Учитывая, что они потихоньку расширяли границы этих территорий, приказчик попытался увеличить арендную плату. Крестьяне согласились набросить рубль ко всей сумме аренды, но не больше. Тем временем наступала зима 1750-51 гг., выпал снег, дороги испортились, а Федора Романова арестовали, видимо, за недоимки.
Когда он вышел из тюрьмы и с новым рвением взялся за пооброчивание крестьян, “за нападением снегу те пустоши обмерить стало невозможно”. Тогда Федор Романов попытался устроить аукцион на аренду упомянутых пустошей, но крестьяне объявили бойкот и на торги не пришли. Пришлось соглашаться на их условия - 12 руб. 20 коп. на три года. При этом монастырские власти с приказчика строго требовали документы за аренду. Когда он заикнулся об этом крестьянам, то был поднят на смех - землями в России крестьяне всегда пользовались на честное слово. Пришлось отписывать, что “никаких мирских приходных и расходных книг и записок не имеется”, отпустить крестьян с миром по домам и уехать до следующей осени.25
Савватьевская вотчина давала значительно большую сумму - 104 руб. 76 коп. в полгода (в год 209 руб.), и следить за платежами было гораздо проще.
Между тем, весной 1751 года в Новом Иерусалиме начались грандиозные работы. Купол над Кувуклией взамен рухнувшего, строился с 1753 года (это год исполнения его деревянной модели Б. Растрелли). Но подготовительные работы начались задолго до этого. Для строительства требовались в большом количестве рабочие руки, взять которые можно было только с вотчин. Но так как крестьян катастрофически не хватало, приходилось изыскивать безземельных работников - бобылей. К Федору Романову пришла такая бумага, чтобы к 31 апреля (так!) 1751 года “надлежит быть во оный Воскресенский монастырь при церковном строении работных людей доволное число, дабы будущим летом самонужнейшие церковные ветхости возобновить, чтобы паки в совершенное разрушение притить не могло. Токмо ныне за неимением работных людей во исправлении оных чинится остановка, а в приписных монастырях и пустынях и во всех вотчинах имеются слушки и бобыли, которые как платежей, так и работ против тягловых крестьян отправлять не знают. Того ради, тебе, прикащику, по получении сего указу, немедленно, кои имеются в тех монастырях (т.е., Савватьевском и Федоровском) слушки и бобыли сыскать в самой скорости и выслать в Воскресенский монастырь”26.
Бобылей в вотчине было самое незначительное число - то были бывшие скотники и конюхи, все люди уже преклонного возраста. В 1750 г. отправлялись в Новый Иерусалим Яким Васильев из Путилова и Василий Трофимов из Курова, но вскоре отпущены за старостью. Василий Трофимов еще и болел по приходе домой. Были еще из Рождествена Василий Михайлов и Борис Иванов, но те были весьма стары. Бобыль Марка Григорьев предусмотрительно ушел к родственникам в карельские деревни и уже несколько месяцев дома не показывался. Были еще два подходящих человека - служки из Путилова Алексей и Данила Левоновы. Эти подходили по всем показателям, но на них держалось управление всей Федоровской частью вотчины. О них Федор Романов писал: “А какое потребуется в городе дело, то и ходят и сведомятся заместо меня, нижайшего; а Данила стар и иногда по прохождении дня пред зарею глазами не видит. А слушку Алексея Левонова всепокорно прошу, что хотя для езды самое как повелено будет…” (дальше черновик прошения вымаран и текст не сохранился, но смысл его понятен - он основной заместитель приказчика). Велено было выслать, однако, всех27.
Тут, надо полагать, Федор Романов обратил внимание на лицо, совершенно не платившее - Якова Афанасьева. Из сохранившихся фрагментов дела можно заключить, что приказчик не сошелся с ним в некоторых вопросах и отписал в Воскресенский монастырь. В результате мельника арестовали 31.07.1751 года, двор описали и отдали под сохранение старосте из Клобукова Герасиму Ильину. Через месяц Яков Афанасьев явился обратно в Савватьево, не имея при себе никаких бумаг, о чем не преминул сообщить приказчик. 7 октября того же года мельник был снова заключен под караул и отправлен в тюрьму, “который мельник в дорожном пути города Твери при солдатах сказал важность и велел с собою приковать проводника села Клобукова Дмитрия Яковлева”28 Сначала Якова Афанасьева привезли в Тверь, но, зная тверских судей, Федор Романов постарался отправить его непосредственно в Новый Иерусалим. Это, похоже, ему не удалось (“важность” и означала как раз апелляцию Афанасьева к государственному суду в Твери, а не к монастырскому в Новом Иерусалиме). Одним словом, Яков Афанасьев вернулся. В 1763 году 31 декабря он упоминается как владелец мельницы, есть он и в ревизии 1763 года, правда 57 лет, то есть по фальшивому документу. Умер он в 1765 году.
У Федора Романова хватало проблем и без Якова Афанасьева. Сначала весной 1751 года потребовались плотники: “С четырех со душ по одному человеку плотников или для найму с души по три копейки”. Еще по две копейки с души потребовались на приказные московские расходы, а так как приближалась Пасха, “к наступающему празднику Светлого Христова Воскресения на пропитание братии по два яйца с души, итого… 1490 яиц”. Все это к 15.04.29
Летом того же 1751 года Новому Иерусалиму потребовались сезонные рабочие хотя бы на месяц-полтора косить пустоши на период от сенокоса до жатвы. “Двадцать человек могутных и непрестарелых, и не малолетних, с добрыми косами и своим запасом, на два месяца или как сенный покос окончитца, да с ними бы три лошади на срок будущего июня к 20 числу нынешнего 1751 года”30
Этого мало. 6 июля того же года в Новый Иерусалим отправился сотский деревни Хорошево Федор Иванов с собранными 2 руб. 50 коп. на покупку 5 баранов31. В это же самое время в Воскресенском монастыре обнаружили, что Степан Иванов из Путилова привез 29 досок вместо 30. Он тоже привез Федору Романову указ, чтобы “оную пластину обще с другими прислать в монастырь”32 .
Два интереснейших дела, относящихся к деятельности приказчика Федора Романова, проливают свет на чисто местные особенности хозяйственной деятельности. Как мы помним, вокруг монастыря росла заповедная сосновая “роща красная”. Можно представить себе, что представляла собой эта роща с деревьями, росшими еще при преп. Савватии. Теперь она представляла собой лакомый кусок, который, наконец, было решено оприходовать.
В 1749 году вековые сосны были порублены, но увезти их куда-то не представлялось возможным - несколько человек не могли даже сдвинуть громадные деревья. В указе Федору Романову от 31.03.1751 года значится выяснить ему, “что сосновые бревна от прошлого 749 года, что можно ль поднять крестьяном и доставить в Воскресенский монастырь, а буде всячески невозможно, то, расколов надвое, почистить одну токо щепу, по колотой стороне, которая задерется; и того ж указу тобою, прикащиком оной лес свидетельствован, и по тому твоему свидетельству подлинно за толстотою поднять не можно, которой лес ты велел колоти и почищати с одной толко стороны щепу токмо”33. Несмотря на требования доставить лес в самом скором времени в Воскресенский монастырь, результатов эти требования не имели. Доставить по тогдашней технике можно было только доски, доски и доставлялись в Новый Иерусалим, о чем сохранилось несколько доношений, одно из которых уже упоминалось. Этот же лес понемногу разворовали сами савватьевские жители. Монастырь констатировал данный процесс, облагал штрафами своих крестьян, но едва ли что получил: 295 руб. 5 коп., набежавших по штрафам к 1763 году, по-прежнему числились в недоимках.
Еще до Федора Романова началось любопытное дело о присылке в Новый Иерусалим несколько необычного припаса - грибов и ягод. Вообще, этот припас числился в окладе, надо думать, еще во времена самостоятельного Савватьева монастыря. Но сложности, возникшие в этом деле, говорят, что до Федора Романова грибы и ягоды присылались не очень регулярно. Дело началось 11.04.1750 года с указа старосте Тимофею Григорьеву “прислать с крестьян на питательство братии брусницы 25 ведер, клюквы 3 четверика, грибов сухих пять пудов, рыжиков ушат, груздей ушат без замедления, как будут оные припасы в урожае”34. Видимо, лето позволяло надеяться на большой урожай даров леса. Указ принес 27 июля крестьянин из деревни Ременница Федор Григорьев. Отдельным указом предписывалось выварить и доставить еще 40 ведер дегтя.
Дело о рыжиках тянулось дольше, чем можно было бы предположить. Уже 18.08. пришлось присылать очередной указ к старосте села Рождествена Петру Афанасьеву: “А у вас де при тех монастырях вышеописанных припасов не имеется; того ради бы тебе, старосте, с получения сего указу тех монастырей с деревнями по силе прежпосылаемых к вам указов и ордеру написать, кое число порознь грибов и ягод велеть крестьяном насобирать безо всяких оговорок”35.
Как раз в Савватьево прибыл приказчик Федор Романов, устроивший показательное следствие для своего начальства. Выяснилось, что крестьяне собрали три четверика клюквы, пять пудов сухих грибов и ушат груздей. “А рыжиков ушата не явилось, а явилось волнушек и весьма малое число рыжиков, и то худых”. Дегтю было наварено только 18 ведер, да и то в малую меру, “а брусницы в высылке не имеется”36. Несколько позже выяснилось, что рыжики вроде бы были, их привозил села Рождествена Яков Николаев. Но с принятием рыжиков возникли сложности, поэтому Яков Николаев увез их обратно.
Следствие Федора Романова показало, что пока он героически пытался выбить лишний рубль с крестьян Нарышкиных под Старицей, “здатчик” Михаил Ильин из Рождествена собрал с крестьян клюкву, а бруснику не собрал, поскольку та не уродилась. Грибы тоже не то, чтобы не уродились, но не собрались в таком количестве, крестьянам пришлось их купить. С дегтем же они просто решили спустить дело на авось.
10 октября 1750 г. Федор Романов прибыл в Савватьево и устроил допрос всех виновных. Стенограмму вел диакон Захарий Прокофьев и очень этим мучился. Интересно, что у его отца Прокофия Никитина был хороший и уверенный почерк. Но почерк Захария выдает руку малограмотного, с трудом пишущего человека. (Впрочем, подписи Василия Никитина и Василия Васильева еще хуже).
“Деревни Староселья Яков Алексеев в Саватьев монастырь сыскан и допрашиван, а в допросе сказал: нанялся он у миру свесть в Воскресенской монастырь припас, клюкву, рыжики, деготь, грыбы у десятского Клементия Филипова; рыжики с волянками, а не одне рыжики, и деготь принял не на меру, и до Воскресенскава монастыря свес, а сдавал не он, крестьянин, сдавал посланай от миру крестьянин Михей Ильин, и в сем допросе сказал сущую правду. Того ж числа “допрашиван села Рожествена Михей Ильин, а в допросе сказал: нанят он был от миру принять деготь и рыжики, и грузди, и ягоды, и грыбы, и весть в Воскресенской монастырь для отдачи, и по сему приказано была мне принимать от прикащика Федора Романова, показано припас хороший и весть сполна, как де примишь, так и будишь сдавать в Воскресенской монастырь; и по тому приказанию от миру рыжики да деготь на меру не принимал, а уверяя де села Рожествена десяцкого Клементия Филипова словами, и смутил ево, что все исправлено. Пришед в Саватьев монастырь, прикащику и старосте объявил, что грузди и рыжики, грыбы и клюкву, деготь принес сполна, и по тому моему объявлению отдан мне, нижайшему, от прикащика пакет и велено ити в Воскресенской монастырь, и в сем допросе сказал самую сущую правду”37.
Конец у этой истории обычный. Недосдачу взыскали, оставшийся деготь выслали. Относительно прочего Романов отписал 21 октября: “Рыжики и достальной запас той же вотчины со крестьян взысканы имеютца в Савватьевом монастыре, а в Воскресенской монастырь за бездорожицею послать невозможно, а как уставитца дорога, выслано будет в самой скорости, а брусники заподлинно урожая не было, да и купить негде, разве повелено будет взыскать с крестьян по чему за ведро”38.
Дело это интересно не только по занятному обстоятельству, что Воскресенская братия решила полакомиться савватьевской клюквой с солеными рыжиками (хотя масштабы потребления этих продуктов, сравнительно с нашим временем, поражают), но и по тому, что это единственный документ, в котором хоть немного слышны голоса тех крестьян, за счёт которых жили феодалы (в данном случае, Воскресенский Новоиерусалимский монастырь). За это мы должны быть благодарны полуграмотному отцу Захарии.
Жизнь савватьевской вотчины шла своим чередом. 31.01.1752 г. домой вернулся бежавший бобыль Марка Григорьев из Курова. Его искали специальными указами, но не нашли, а он сам явился с повинной. Его отпустили в дом, предварительно, надо полагать, выпоров. Федору Романову написали предупреждение, что он опять не уследил очередной огрех, на этот раз в демографическом плане - не препятствовал выдаче девки из села Клобукова в вотчину Троице-Сергиевой Лавры деревню Межево. Дело это состояло в том, что крестьянин из Межева Степан Перфильев взял девку Васцу (Вассу) Никифорову, дав за нее в Савватьевскую вотчину 2 руб. 25 коп. Федору Романову пришлось оправдываться, что вотчина от того ничего не потеряла, поскольку “крестьяне скаской показали, что та девка взросла в чужих людех, и за скудостью своих женихов у ней не было. И приданова за ней ничего не дано, и те деньги для платежа послал в Воскресенской монастырь”. Однако в предупреждении отмечалось, “при твоей ли бытности оная девка в замужество выдана или без ведома, о том от тебя прикащика в доношении ничего не объявлено”, и власти подозревали обман. “А впредь из тех монастырей сел и деревень крестьянских вдов и девок в посторонние вотчины в замужество не выдавать, а выдавать за своих крестьян”39.
Эта история лучше всего отражает сложившееся в России крепостное право. Она невозможна в предшествующие века, но теперь становится обычным делом. Даже личная жизнь - только в пределах своей вотчины. В савватьевскую вотчину выдавали тоже не часто. Так, в архиве Нового Иерусалима находится отпускная капитана И.Р. Чаплина, владельца деревни Хотмирова, от 30.10.1738 г. своей крепостной девке Дарье Михайловой, выходящей замуж в деревню Хорошево за крестьянина Никифора Никитина. Еще одна отпускная из Савватьева хранится в документах канцелярии приказчика. Больше ничего подобного неизвестно. За вотчиной к 1763 году числились в недоимках выходные деньги за двух девок, выданных в чужие деревни. К сожалению, не сказано, когда эти девки вышли замуж. Но очень может быть, что одна из этих девок - Васса Никифорова.
Документы середины 50-х гг. сохранились не так хорошо. До 1753 г. в Савватьеве управлял делами Федор Романов, потом его сменил его заместитель Алексей Леонов. После этого его сменил уже известный нам Иван Киприанов, которого встретили как хорошего друга. Алексей Леонов был отозван в большой спешке, и отсутствовал полгода по неизвестным причинам. Жилось ему в Савватьеве несладко. Ему, видимо, не хватало характера Федора Романова, дела вотчины подрасстроились.
В это же время, приблизительно в 1758-59 гг. Савватьев монастырь на короткое время снова стал монастырем. Из Воскресенского монастыря был прислан строитель Никон, иеродиакон. По-видимому, пережив кризис петровского времени, в Новом Иерусалиме всерьез подумывали о восстановлении монашеской жизни в небольших приписных монастырях. Никон был грамотным человеком, на него, как на прямого представителя Воскресенского монастыря, с надеждой смотрели обиженные при прежних управляющих крестьяне и служители. Собственно, именно он и отписал в Воскресенский монастырь и в воеводскую канцелярию 7.08.1760 года, что на Орше в дачах Савватьева монастыря построена мельница, “а по окладным книгам той мельницы в окладе не имеетца”40.
Никон был чужим человеком для Афанасьевых и для Сухаревых, и для Киприанова. Он и был поставлен в Савватьево, когда нарушения Киприанова уже перешли всякую меру. Надо полагать, это он постарался улучшить монастырское хозяйство, завел огороды с огурцами и капустой. Вообще, савватьевские вотчины в плане разнообразия хозяйственной деятельности представляли очень малый интерес. Здесь уже в сер. XVIII в. только кое-как сеяли рожь с овсом, пилили лес, да еще собирали грибы с ягодами. В это время в приписных к Новому Иерусалиму Дудином и Астраганском монастырях в некоторых деревнях крестьяне вообще не пахали пашню, занимаясь молочным животноводством, или выращивали лен и гречиху. С этих земель, много меньших по размеру, чем савватьевская вотчина, шел почти такой же доход, как с нее. Конечно, виноват был в разрушении савватьевского животноводства тот же Новый Иерусалим. Но теперь там решили исправить положение, заведя хотя бы огороды. К сожалению, сделано это было поздно и не имело успеха.
Никон же пытался навести порядок и в лесном хозяйстве. Он неоднократно писал в Новый Иерусалим о незаконных порубках заповедного леса вокруг Савватьева. В 50-х гг. порубки превратились в настоящее бедствие, и роща таяла на глазах. Несмотря на неоднократные попытки Воскресенских властей препятствовать этому, заставить крестьян охранять лес, нести дежурства, пользы от этого никакой не было. Соблазн был слишком велик. Великолепный лес рос практически на Волге. Доставить его туда не составляло труда. По Волге шел бесконечный поток грузов в Петербург, лесу требовалось больше и больше. Переработка бревен проводилась здесь же, в Савватьеве, на пильной мельнице того же Якова Афанасьева, с благословения Ивана Киприанова, причем, как мы уже видели, нелегально. Дальше доски шли на строительство барок и уплывали в Петербург. В браконьерстве активное участие принимали и церковнические дети - Василий и Вавила Васильевы.
С ними произошел такой эпизод, нашедший отражение в доношении иеродиакона Никона, но не имевший последствий для виновных. Приводим дословно: “Оные церковники самовольно в их монастырском заповедном лесу сосновых 10 дерев порубили, у которой здоровой сосны полесовщики Михайла да Егор Никифоровы их на месте и застали; и с которой здоровой сосны и дрань драли, и с той дранью они и поехали в домы свои, а они, полесовщики, у них тою дрань стали брать в монастырь; за то они, церковники, оных полесовщиков подлинно били с топорами, и с рук своих бросали (Василию было 30, а Вавиле - 20 лет ). А оные полесовщики, их палками и ничем от рук своих не бивали, отчего явное они свидетельство представляют того Савватьева монастыря крестьяне, которые при ссоре быть имели - Василий Степанов, Иван Никитин, Мелетий Тимофеев… Да в прошлой 1755 год в ноябре месяце, при бытии в оном Саватиеве монастыре бывшего прикащика Алексея Леонова заповеден лес они, церковники, самовольно рубили, и за которое запрещение они, церковники, того прикащика похвалялись рубить топорами смертно, в чем в тверскую провинциальную канцелярию подано было челобитье”41.
Но сами же крестьяне точно так же воровали лес, для тех же целей - на продажу для барок в Петербург. Многие нанимались бурлаками на Тверцу, зарабатывая этим неплохие деньги. Население в деревнях Савватьевской вотчины заметно прибывало, увеличивалось и благосостояние вотчины.
Иван Киприанов был отозван после того, как он просто пустил по миру предшествующего приказчика Алексея Леонова. Точнее, причиной отзыва стали спекуляции монастырским хлебом в Твери, но заодно к делу было приложено доношение строителя Никона и Алексея Леонова. Мы приводим большую выдержку из этого документа, поскольку он лучше всего скажет, как жилось в Савватьеве в середине XVIII в. Прошение от 23.01.1760 г.
“По взятии дела явствует, что объявленный Леонов прошение и доказательство показал: 1-е, что означенной Киприанов озорническими поступками во время продажи ево Леонова, двора и пожитков содержал жену ево Анну Степанову с детьми малолетними саму шесту и морил голодом, требуя у нее себе во взяток денег пяти рублей, и в том слался он, Леонов, на того Савватьева монастыря на попа Захария Прокофьева, дьяка Василья Никитина, пономаря Василья Васильева. 2-е, мяса соленого говяжьего весом пять пуд, ценою 2 рубли как показанной Киприанов с имеющимися тогда выборным Василием Михайловым и крестьяны Ларионом Григорьевым, Платоном Елисеевым, Никифором Юдиным из двора его Леонова взяли и увезли с собой в Савватьев монастырь, видели города Твери купцы Лука Митрофанов, Василий Коробов. 3-е, из меду одного пуда сытил оной Киприанов многократно оставшееся после оного Леонова пиво семь ведр и делал зварцы и пили с старостою Борисом Федоровым да с земскими, что видел и пиво пил с ними ж помянутой Савватьева монастыря поп, в чем слался на него, попа. 4-е, капусты белой, сеченой с огурцами сверх довольствия их Киприанов с старостой выборным и крестьяны, наклал он, Киприанов, катку в ушат и привез с собой в Воскресенской монастырь, на что он, Леонов, объявил во свидетельство бывшего тогда у него, Киприанова, с подводою села Клобукова крестьянина Ивана Хорошова… 6-е, в подарок им, Киприановым, дана города Твери священнику с Рыбаков Федору Васильеву овса 2 четверика, конопел полчетверика, в чем ссылку имел на него, Васильева. 7-е, невозвращены ево, Леонова, две лошади, мерин карей,… ценою 7 рублев, да жеребчик голубой, ценою 8 рублев стоил же, точию им, Киприановым, те лошади распроданы за малую цену, почему оные посторонние крестьяне тех лошадей возвратно ему, Леонову и не отдали. 8-е, две коровы им, Киприановым, проданы… 9-е, бык же бурой 3 лет, цена рубль пятьдесят копеек им, Киприановым, продан дьячку Василию Васильеву за мелкую цену, в чем он, Леонов, слался на Савватьевского попа Захария Прокофьева. 10-е, оной же Киприанов в пяти курицах и одном петухе запирательство имел, якобы оных при описи не явилось, а подлинно тех кур русских двадцать, да петухов два у него, Леонова, имелось, в чем слался он, Леонов, на бывшую у него в работницах солдатку Акулину. 11-е, попу же Захарию Прокофьеву подлинно телочку полугоду, а не пяти недель, да крестьянину Михаилу Афанасьеву телочка полугоду подлинно отданы были Киприановым в подарок, в чем он, Леонов, на оных попа и крестьянина имел ссылку”42.
Неизвестно, понес ли наказание Иван Киприанов за то, что разорил до нитки Алексея Леонова, пока тот отчитывался в своих упущениях в Воскресенском монастыре. Действовал Киприанов обычным способом - одарил всех, мало-мальски видных людей в Савватьеве и окрестностях. Так что найти свидетелей Леонову явно было очень нелегко.
Это далеко не все, что можно обнаружить в архиве вотчинной канцелярии по Савватьеву монастырю. Довольно большую информацию можно почерпнуть из этого фонда о внутреннем крестьянском самоуправлении (сохранились, например, погодные записи о выборах старост в деревнях и выборных от сельского мира). Но и приведенные выдержки из документов хорошо раскрывают мир небольшой вотчины богатого столичного монастыря. То, что в целом при явной общей нищете население Савватьевской вотчины в это время росло - признак далеко не исчерпанных внутренних ресурсов, еще не истощенной земли, богатых рыбой Орши, Сози и Малой Сози, девственных строевых лесов.
К середине XVIII в. хозяйство в целом поправилось после того удара, который был нанесен ему петровскими реформами. По третьей ревизии 1763 года по окладу с вотчин должно было собираться с Савватьевской вотчины 209 руб. 50 коп., а с Федоровской - 37 руб. 30 коп.
Говоря о религиозности крестьян того времени, их отношениях с духовенством, можно воспользоваться отчетом уже известного нам иеродиакона Никона. Они касаются села Клобукова, откуда к Никону приходили жалобы на попа.
“Минувшего 29 июня (1760 г.) как он, священник Иуда Перфентьев ходил по селу для прочитания разрешительных молитв, по показанию крестьян Ивана Кузьмина, Никифора Григорьева домы их обошел напрасно, обвиняя их якобы за непокорство всякое… И декабря 6 числа в день праздника Николая Чудотворца будучи в деревне Крупышево, для служения молебнов в доме крестьянина Родиона Дементьева с крестом был и святую воду святил, и проходя в то время к избе своей, и в переднем углу сам и крестьянин Родион не сидели, а стоящи ему, священнику, сказал, что он без доклада пришел к нему в дом, и после таких слов не пошел он, священник с прочими церковники в дом…Да на Святой неделе бил он, священник, крестьянина Никифора Григорьева смертно, от каких побоев он, Никифор, болел с неделю…И оный священник показал, что минувшего июня 27 дня на самый торжественный день воспоминания о победе под Полтавою Литургии и Благодарного молебна у него, священника, не было, и не отправлял якобы за домашним замедлением”43.
Последнее обвинение исходит уже от самого иеродиакона Никона. Обвиняет же он попа в неслужении “высокоторжественного молебна”, еще одного изобретения петровского времени. Такие молебны служились по случаю военных побед русского оружия, что было неплохо само по себе. Но очень скоро они превратились в рутину, поскольку были строго контролируемы. Священник, опоздавший или не служивший вовсе в этот день, (а никакие оправдания не принимались), рисковал лишиться сана. Впрочем, поп Иуда Парфентьев каких-либо взысканий за свое поведение не имел. А Никон был отозван в Новый Иерусалим, кажется, еще до указа о секуляризации монастырских земель и упразднения Савватьева монастыря. В 1763 году его здесь уже не было.
