Духовенство также жило в те времена чрезвычайно бедно. Пашни у Никиты Сухарева не было, он пользовался сенным покосом в 20 копен. Кроме этого в 1710 году он получал 2 рубля жалованья в год (на себя и взрослых детей), полтрети четверика ржи и столько же овса9. Денег-то ему возможно и хватило бы (2 рубля - это сумма пожилого для старца в монастыре, живущего на всем готовом). Но еду он с детьми должен был получать лишь со своего огорода. Можно уверенно сказать, что на такие средства он часто бедствовал.
После окончания Северной войны белое духовенство в Савватьеве было обеспечено гораздо лучше. При каких обстоятельствах это произошло, мы сейчас не знаем. Но в 40-х гг. XVIII в. имеются такие сведения о приходе. От вотчин Савватьева монастыря доход церкви деньгами составлял 11 руб. 60 коп. Около 2 руб. в год давал перевоз через Оршу у монастыря. На просфоры выдавалось пшеницы 4 четверика в год. Кроме того, духовенству принадлежало 3 десятины земли в поле, а в дву потому ж и сенный покос в пустоши Кутузиха10. Это, не считая очень значительных пособий и пожертвований от тверских почитателей Преподобного Савватия, из которых почти всегда кто-то был в монастыре на богомолье. Так что ко времени правления Елизаветы Петровны белое духовенство поправилось после фактического уничтожения монастырского хозяйства.
От 30-х гг. XVIII в. сохранился блок дел тверской Консистории по селу Рождествену. Большая часть их — это стандартные дела об утверждении в должности разных лиц. Но два дела 1731 и 1732 годов проливают свет на мелкие бытовые стороны тогдашней жизни. Предыстория этих эпизодов такова. В 1729 году священник Ларион Иванов умер, и рождественские кандидаты отправились к архиепископу Феофилакту (Лопатинскому) в Москву на Тверское подворье на Кузнецкий мост, где Владыка жил в то время. По логике вещей попом следовало поставить сына покойного попа Андрея Ларионова. Однако, “по свидетельству ризничего иеродиакона Александра он, Андрей, в чтении книг и в поучении школьном и во псалмочтении явился плох, и во священника ему быть невозможно”. Потрясенные этим новшеством властей, челобитчики посовещались и договорились, “что быть ему, Андрею, на место дьячка Алексея Иванова дьячком, а дьячковому сыну Федору Алексееву быть на место отца ево во священниках”. Однако, по какой-то причине, возможно, из-за того, что у Андрея Ларионова были маленькие дети, ему дополнительно к дьячковой доле земли из поповой доли было указано выделить по полосе во всех трех полях.
Уже на следующую весну архиепископу пошел донос от дьячка Андрея, что поп Федор со своим отцом Алексеем Ивановым не дают ему сеять на законной его полосе и бьют его кнутом, в доказательство чего он привел и следы побоев. Поп в оправдание сказал, что он о договоре знает, но дьячек начал пахать по уже посеянной им, попом, пшенице, так что “за то он, поп, ево, челобитчика, кнутом одиннакон стегнул, а кулачьем ево, челобитчика, со отцом своим Алексеем, он, поп, не бивал, токмо, ево, попа, он, челобитчик, с братом своим Алексеем, кулачьем и лицо избили и волос выдрали немалое число”. А отец попа при этом добавил, что лично он так не пострадал, но все же “он, Андрей, ево, Алексея, хотел бить, и рубаху на нем изодрал и бранил матерно”. Феофилакт понял, что дело не стоит того, чтобы разводить суды и просто повторил прежний указ о наделении землей дьячка, оставив личные разборки без внимания11.
Но отношения дьячка Андрея с остальными членами причта продолжали портиться. В 1732 году он написал в Консисторию жалобу на три страницы. Суть ее состояла в том, что Андрей Ларионов решил построить новую избу вместо старой сгнившей. Но рядом с этой избой уже стояла усадьба дьякона Федора Михайлова, точнее, ее ворота, крытые, как можно понять, масштабной крышей с коньком и на два ската шириной в две доски (стреха). От этих ворот до стены избы дьячка было всего поларшина, так что кровли новой избы дьячка и дьяконовых ворот упирались друг в друга и одной из них надо было пожертвовать.
“И как ту избу я взомшил, - писал с тоской Андрей Ларионов, - и как пришло для крыши класть застрешины, и застрешины стало положить неможно, за близостью оного дьякона хоромины... И тогда просил я в любовь ево, дьякона, чтобы он велел мене ради оной на избе моей кладки, застрешины двух слег концов по пол-аршину отрубить... и от той отрубки хоромине ево повреждения никоторого не было”.
Однако дьякон воспротивился таким действиям дьячка. Тогда в воскресенье, 23 июля 1732 года, рано утром, “как утреню отпели”, к спорному участку из церкви отправились дьячек, дьякон, поп Алексей Михайлов и многие крестьяне, во главе со старостой села Рождествена Иваном Васильевым, старостой из Староселья Иваном Ивановым, Тимофеем Ивановым из Захарьина и Михаилом Дмитриевым из Борзенева “с товарыщи”. Крестьяне осмотрели участки, покачали головами, заметив, что хоромина дьякона отстоит от межи на четверть аршина, а надо бы на пол. Приговор их был окончательным: “Руби”. И дьячек полез рубить. Но тут из дома дьякона показался дьяконов сын Федор Федоров, судя по всему, добрый молодец, потому что дьячек сразу струсил. “И он, Федор, - продолжил свой рассказ дьячек, - при того ж села Рождествена священнике Алексее Михайлове и при вышеописанных крестьянах сказал мне, что ежели ты станешь рубить слеги хоромные, то он с той хоромины меня жива не спустит, руки и ноги мне обрубит...”
Дьячек рубить убоялся, слез с ворот, и все отправились на литургию. После нее на проповеди отец Федор высказал свое мнение об этом животрепещущем эпизоде, причем высказался в пользу дьякона, поскольку имел на дьячка свои обиды. Он заявил, что от дьяконова сына Федора слышал, что дьячек собирался заколоть его, попа, и дьякона и остальных причетников рогатиной, и, дьячек, вообще, ужас и гроза прихода. Дьячек совсем упал духом и написал в Консисторию, закончив так: “И ныне, я, нижайший, претерпеваю от оного священника Федора и диакона Федора и сына ево дьконова Федора порицание, а изба моя за вышеобъявленным спором стоит непокрыта и от дождевой мочи гниет напрасно”.
Помня, что такое консистория, дьячек сильно рисковал. Дело могли решить как угодно. Но, к его счастью, и, к чести Владыки Феофилакта, оно было решено в его пользу, и чрезвычайно быстро - за месяц. К концу его обидчики испугались не на шутку и написали 11 августа 1732 г. примирительное письмо, объявлявшее, что все их обвинения дьячка основаны на внутрисемейных разборках, и это, так, шутки. Владыка примирение принял, но приписал собственноручно своим резким и кудрявым почерком: “Дьяконова сына за непристойные и напрасные слова наказать плетьми нещадно, дабы ему впредь таких безделиц и ссор производить было неповадно”12.
Это небольшое дело очень показательно. Во-первых, это дополнительный штрих к образу Владыки Феофилакта (Лопатинского), образу очень светлому и благородному. Он был одним из тех людей, которые защитили Православие в самые тяжелые годы. Это к нему же потом, спустя еще год, в 1733-1734 гг. после неурожая в Тверь шли толпы крестьян со всех концов за хлебом из архиерейских житниц. После окончания голода Владыка велел сжечь все долговые расписки. Шли к нему, конечно, и из Савватьева, и из Рождествена, просто мы не имеем документов по этому времени, чтобы прямо это подтвердить. Феофилакт пострадал от Бирона и Феофана Прокоповича за издание антипротестантской книги “Камень веры” митрополита Стефана Яворского, и просидел много лет в каземате Петропавловской крепости.
Во-вторых, понятно, какие нравы царили в тогдашнем духовенстве, причем подобных дел можно найти немало почти по любому сельскому приходу. Однако по самому селу Савватьеву мы не знаем ничего подобного (даже в уцелевшей до наших дней описи нет заголовков дел о “междоусобицах” здешнего духовенства). К чести Сухаревых, они не прославились ничем криминальным.
